Человек искренне верующий не может оставаться равнодушным к тем вопросам, которые волнуют Церковь. Страдания и радости Церкви его собственные страдания и радости, проблемы Церкви — имеют самое непосредственное отношение к нему.
И вот первой такой проблемой, которую приходя в Церковь нельзя не заметить, является разделенность среди членов Церкви на консерваторов и либералов. Хорошо, если все они уживаются, общаются и этим друг-друга обогащают. Хуже, да не просто хуже, а страшнее, когда эти христиане враждуют, отказывают друг-другу в праве на спасение, будто это они ведают спасением, навешивают ярлыки: еретик, изменник православия и проч. Часто же, противники не только не ориентируются в богословской проблематике различных вопросов, они не понимают даже что такое богословие и богословствование. Об этом хотелось бы сегодня поговорить подробнее.
Потребность богословствовать в Церкви возникла прежде всего из внутреннего почина, из потребности внутренней духовной жизни, из необходимости ее, из стремления к осмысленности, к разумности веры.
Христианская доктрина развивалась постепенно. Мы можем о ней говорить уже, наверное, с середины второго века. Она начинает развиваться с этого времени как система научения и как наука, но фундаментом не только самого учения, но и литургического опыта, в Церкви всегда остаются Символ Веры, Евангелие и апостольская преемственность.
Впрочем, Церковь, как говорит о. Александр Шмеман, когда-то жила и без писаного Евангелия, и без оформленной иерархии, но она никогда не оставалась без евхаристии. Из этого он делает интересный для нас вывод, что только через литургию можно вернуть и возродить богословие и церковное благочестие.
Мы к этому могли бы добавить лишь одно: и через крещение, ибо Церковь никогда не жила и без крещения, составляющего с евхаристией единое таинство просвещения.
В связи с этим встает проблема изучения и усвоения опыта святых отцов. Конечно, всем членам Церкви кафолической традиции это очень понятно, и вряд ли кто-то будет спорить с тем, что наша вера и жизнь — отеческая в принципе. Но и здесь, по мнению о. Иоанна Мейендорфа, «следует всегда помнить, что Церковь определяет себя как Церковь апостольская, а не святоотеческая. Святым отцом почитается тот, кто в правильных (или, если употребить выражение св. Василия Великого, в «богоприличных») понятиях толкует апостольскую веру для своих современников. Такой человек ясно видит проблемы своего времени и проповедует христианство таким образом, чтобы разрешить эти проблемы, ответить на вопросы, противостать заблуждениям. Четкая «юридическая» формулировка в таком случае невозможна: вся Церковь, все Предание служат критерием. Это отсутствие четких определений в каком-то смысле представляет большое неудобство — люди любят, чтобы их направляли, ими руководили, им указывали, как поступать и что думать. Возникновение папства в каком-то смысле можно рассматривать как проявление этого всеобщего желания четких правил, внешних критериев и рецептов истины».
Святость святых отцов не означает, что они «были абсолютно безгрешны: один Бог без греха. Церковь никогда не считала безгрешность условием признания кого-то святым».
Если мы считаем писания святых отцов Церкви свидетельством истины, нам следует пребывать с ними в духовной преемственности. Это отнюдь не означает, что мы должны слепо повторять все, что написано у святых отцов, а скорее предполагает усвоение некой внутренней логики, интуиции, последовательности развития святоотеческой мысли. На этом святом пути всегда существует опасность впасть в ересь, однако не следует забывать, что никакой человек, просто в силу своей человеческой ограниченности, не свободен от такой опасности, и что, с другой стороны, вполне еретиком является лишь один дьявол, раз и навсегда сказавший Богу «нет».
Как и все люди, отцы Церкви жили в конкретной исторической и культурной обстановке, и их писания были ответами на определенные вопросы, адресованные конкретным людям.
По поводу ереси повторим еще раз: в нашем падшем мире полной свободы от заблуждений не существует, и в каком-то смысле люди даже «имеют право» на заблуждения. Еретические утверждения можно отыскать у любого святого отца. Но не существует и такого явления, как полный, абсолютный еретик.
Только вера Церкви как единого целого, как сообщества верующих, объединенных и ведомых единым Духом, может «опознать» ересь, провести границу между истиной и заблуждением, обеспечить те преемственность и постоянство христианской мысли во времени и пространстве, которые и составляют сущность церковного Предания».
Богословие, таким образом (и здесь мы принимаем суждение о. Иоанна Мейендорфа), всегда современно и требует нового языка для вечно новой Христовой Истины. По словам о. А.Шмемана, «нахождение нового языка для новой истины и есть заслуга святых отцов».
Когда нужно было исповедование тех фактов, о которых повествует Священное Писание, то для выковывания «богоприличных слов» отцы не пренебрегали и профанным языком и, обращаясь к языку своего времени, употребляли его на служение истине.
Человек не есть «tabula rasa». У него имеются какие-то предпосылки; поэтому истина о Церкви была дана миру на том языке, на котором он был способен ее воспринять».
«Новый язык для новой истины», конечно, означает и «традиционный». Традиционность — вещь неотъемлемая от церковной духовной жизни, покуда она, хотя бы иногда и противоречиво, но все же неразрывна с церковным преданием. И здесь в связи с этой традиционностью, и в то же время в связи вообще с проблемой языка Церкви надо признать, что существует и проблема церковнославянского языка. С одной стороны это язык древний, благозвучный и глубокий по содержанию, с другой стороны он может стать серьезным препятствием для серьезной и глубокой веры, ибо, давайте положим руку на сердце и сами себе ответим, сколько мы уясняем из, к примеру будничного великопостного богослужения… Окажется, что процентов 5-10… Не слишком ли большая жертва, менять язык на глубину православной веры.
Есть и более общая проблема противоречия светского (в том числе культуры) и церковного, или лучше сказать: светского и духовного. «Единство культуры и Церкви, которое существовало на Московской Руси, нарушилось», — и не случайно у нас в XIX веке возникает светское богословие, но уже в ХХ веке, большей частью за рубежами России, произошла встреча этих путей, «путей Церкви и путей культуры».
Хотя бы частичное решение проблем языка и эта встреча привели во многих случаях к реабилитации человеческого ума. Но, как об этом пишет о. А.Шмеман, «ум надо реабилитировать не по человеческому разуму (ratio), а по Логосу, через который воплощается подобие Божие в человеке». В связи с этим в наше время обострились новые проблемы, в частности, связанные с критикой разума и, следовательно, с научной критикой.
И здесь надо вспомнить: насколько критика, свойственная всякому человеческому уму, его труду и его методу, «определялась трезвым взглядом на вещи, и до того, как она стала разрушительной, критика составляла основную добродетель монаха и аскета, ибо главным моментом ее является рассуждение, трезвость… А трезвость является одной из первых ступеней на пути христианского богословия. Эта трезвость заключается в критике себя, в проверке эмоций, сферы душевного».
Исходя из всего сказанного, можно сделать вывод, что само богословие не является чем-то раз и навсегда готовым и очерченным, как бы упавшим с неба. Оно есть продукт непрерывного творческого процесса, который можно охарактеризовать как «творимую современность». Богословие всегда будет зависеть как от наших духовных потребностей, так и от степени слияния его с православной Церковью и проникновения той Истиной, которую Церковь с собою несет.
Христианство не стало систематическим осколком истории, оно находится в постоянном становлении. И Истину мы схватываем не в разорванных, отдельных ее частях, а во всей ее плироме (т.е. во всей ее совокупности, полноте и целостности), как некое органическое целое. Проповедь христианства о Царствии Божием тоже дана нам (как бы) в историческом аспекте. Символом Царствия всегда является нечто такое, что может расти, развиваться», — как мы все это хорошо помним по евангельским притчам. Эти символы являют собой нечто органичное, а не какую-то абстрактную систему понятий.
«Относиться честно и правдиво к истории — не значит мерить прошлым современную церковную жизнь, любить или не любить ее из-за ее прошлого (такой подход типичен для консерватора или активиста). Нужно любить то, что в ней истинно, любить в ней Христа, Который вчера, сегодня и вовеки Тот же, Которому угодно было создать Свое Тело в истории».
Для богословия чрезвычайно важным является литургический опыт Церкви и литургический метод. «Под ним разумеется не знание только богослужебных книг, а само богослужение церкви… Древо богословия — lex credendi — всегда питается от lex orandi, это закон питания Церкви. …Богословие есть только раскрытие открываемого Богом человеку в духовном опыте».
Как замечательно пишет о. Александр: «В каждом христианине отображается весь опыт Церкви, и это есть основа христианства. Богословие есть отражение и свидетельство всей истины Церкви. Христианство в глубочайшем смысле не провинциально, не индивидуалистично, и поэтому, прежде чем что-либо в церкви отвергнуть, надо убедиться, что оно не совпадает с истиной Церкви, а не с нашими вкусами и желаниями.
Богословие есть путь перерождения всего человека сообразно Христу. «И сеющий и жнущий» плоды богословия есть тот же Христос».
Продолжая важнейшую тему кафоличности современного богословия, напомним, что в настоящее время мы живем в мире, который существенным образом изменился, причем, прежде всего, в двух отношениях.
Во-первых, «как восточное, так и западное христианство теперь может считаться представленным повсюду в мире», так что Православная Церковь оказалась в основном течении мировых экуменических событий. Сегодняшний мир не уже не представляет из себя ряд изолированных стран, он похож на большой дом. Через телевизор, радио, газету, мы каждый день знакомимся, что произошло к той, или иной «комнате» нашего дома-земли. По новому воспринимаешь единство между людьми всего Земного шара. Кроме того современный мир выдвигает такие вопросы, решить которые могут христиане только сообща, в диалоге и взаимопомощи. Все это должно по новому нас ориентировать на отношения между церквями разных стран, между различными христианскими деноминациями.
Во-вторых, «все христиане стоят перед вызовом единого и в корне расцерковленного мира. Этому вызову нужно смотреть в лицо как таковому, как проблеме, нуждающейся в богословском и духовном ответе. Для молодых поколений, где бы они ни были, не существенно, от какой именно духовной генеалогии зависит этот ответ — от западной или восточной, византийской или латинской, — лишь бы он прозвучал для них истиной и жизнью.
Teolog.ru
