Иоанн Павел II говорил, что человек — это путь Церкви. Но путь — это всего лишь отрезок, ведущий куда-то. Для Франциска человек — не раз попираемый самой Церковью — перестал быть просто её дорогой. Он стал её целью.
Как охватить эти 12 лет Франциска? Я ещё не знаю, ещё не умею. Пока что я ищу какую-то идею, через которую можно было бы описать весь этот понтификат, найти его нерв, а значит, и «объяснить» то, что в папском служении Франциска для многих остаётся непонятным. У него ничего не было случайным, всё проистекало из одного и того же принципа.
В начале понтификата я писал, что подлинно коперниканским переворотом по сравнению с предыдущими папами было то, что Франциск меняет приоритеты, которые казались неизменными. Думается мне, Франциск не воспринимал отношение человека к Богу (ordo hominis ad Deum) как реализацию добродетели религиозности, то есть справедливого воздаяния Богу того, что Ему принадлежит (а это — наша вера, поклонение, хвала).
Думаю, он пошёл дальше святого Иоанна Павла II, который говорил, что человек — это путь Церкви. Эта метафора, несмотря на свою ёмкость, оказалась недостаточной, а может быть, даже опасной. Путь — это всего лишь отрезок. А путь сам по себе не является целью, хуже того — может быть воспринят чисто инструментально. Для Франциска человек, к сожалению, нередко попираемый самой Церковью, перестал быть просто её дорогой — он стал её целью.
Церковь не может предложить человеку ничего иного, кроме нежного сердца Бога. Слова о том, что Бог возлюбил нас (Dilexit nos — как озаглавлена его последняя энциклика), — это ключ к понтификату.
Франциск, как уже было сказано, переворачивает направление. Для него вера — это ответ на ordo Dei ad hominem, ответ на вечное обращение Бога к человеку, о чём уже говорил Бенедикт XVI в энциклике Deus caritas est. Бог всегда первичен, всегда первый по отношению к любому движению, жесту, слову или желанию человека. Мы не должны Богу ничего, кроме памяти о том, что Он нас спас, освободил, искупил, что Он явил нам Своё милосердие.
Этому служили «скандальные» Великие Четверги в тюрьмах и другие папские жесты. Превращение базилики в тюрьму или колонию для несовершеннолетних, чтобы омыть там ноги, для многих стало шоком и остаётся непростительным.
У Франциска было что-то от радикализма доброго самарянина, для которого ничто не может быть преградой, чтобы помочь человеку. И уж тем более такой преградой не может оставаться отвлечённая моральная норма. И хотя (как злорадствовали некоторые) невозможно реформировать доктрину при помощи сноски, именно в примечании к Amoris laetitia находим конкретизацию этой отправной посылки, прекрасно прозвучавшей в письме Misericordia et misera: Божье милосердие встречается с нашей нищетой.
Для многих его образ Церкви как полевого госпиталя был непонятен. Его тут же начинали дополнять — лабораторией, профилактикой, беседами о необходимости заботы о здоровье (читай: моральной добропорядочности). А он говорил: сначала нужно спасать, а остальное — потом.
Часто непонимание вызывали его напоминания о необходимости безвозмездных служений в Церкви, о праве каждого человека быть благословлённым, об улучшении судьбы мигрантов, о том, что с Матерью-Землёй мы делим одну воду и одно дыхание. Сколько было упрёков от всевозможных критиков: дескать, это социализация веры, её упрощение, утрата вертикального измерения в пользу якобы жалостливого склонения к человеку.
А всё это переворачивало веками устоявшийся порядок и сталкивалось с нашей церковной ментальностью — служителей Бога, на мандат Которого мы так любим ссылаться. Как трудно перестать быть контролёром in nomine Domini, к чему мы, священники, привыкли за столетия, и стать пастырем, который — скажем прямо — имеет смелость «пахнуть овцами», а ведь овцы вовсе не пахнут фиалками.
А мы, вместо того чтобы безоговорочно лечить, предпочитаем управлять болезнью, в чём убедился не один кающийся в исповедальне. Ведь не на пустом месте возникли настойчивые призывы Франциска к тому, чтобы таинство покаяния и примирения не стало местом власти, а было местом служения.
Что останется после него? Надеюсь, что этот поворот к человеку уже невозможно будет отменить. Франциск не стремился защищать прежнее место Бога в мире или заниматься реконструкцией христианства. О Европе он говорил, что она — бесплодная бабушка (за что его до сих пор критикуют). Отсюда легко прийти к выводу, что Церковь в Европе постарела вместе с ней.
Поэтому он предпочитал ездить на Юг, где радовался живости веры. Впрочем, в нём не было ничего от политика, и он не понимал большой политики. Его приоритетом не было то, чтобы кто-то победил, кто-то кого-то одолел, а чтобы больше не погибали невинные. Он хотел спасать человека, а мы смотрели (и смотрим на войну) с точки зрения границ, государств, наций, справедливости и т.д.
Как известно, на своём примичном (первосвященническом) образке и в духовном завещании Франциск разместил слова святого Беды Достопочтенного из комментария к Евангелию от Матфея: miserando atque eligendo. Господь взглянул на мытаря Матфея, «проявив к нему милосердие и избрав его». Вольный перевод может звучать так: «осознать, что тебя избрало милосердие».
И это тоже переворот знакомого нам порядка. Нет, не обязательно быть особо «достойным», чтобы быть избранным. Тот, кто делает себя достойным чего-то своими усилиями, участвует не более чем в конкурсе духовной красоты. И выбирает сам себя. Здесь достоинство не имеет значения.
Франциска не интересовали те, кто считал себя достойными в каком-либо смысле: материальном, политическом, даже религиозном (его раздражала избыточная ритуальность и культовость). Его интересовали маргинализованные, живущие на периферии, отверженные, вечные странники, на которых Господь постоянно смотрит взглядом, полным милосердия, и — как следствие — избирает. Так он видел себя с самого начала и до конца. Таким взглядом он смотрел на мир и на Церковь.
О. Анджей Драгула
род. 1966 г., священник Зеленогурско-Гожувской епархии (Польша). Доктор хабилитированный теологии, профессор Щецинского университета, председатель Совета Института теологических наук Щецинского университета, член Комитета теологических наук Польской академии наук. Публицист.
