Преподобный Уильям Барбер о будущем протестной политики в эпоху Трампа 2.0
После того как Дональд Трамп одержал решающую победу и был переизбран в ноябре, в обществе быстро утвердилась мысль: сопротивление мертво. Женского марша не было. Регулярные уикенд-протесты в Вашингтоне не вернулись.
Но затем, в прошлом месяце, по всей стране прошли акции «Руки прочь» (Hands Off), собравшие тысячи людей, выступающих против политики Трампа, Илонa Маска, криптовалюты DOGE и других консервативных идей. Это дало надежду на возможное возрождение духа протестов против Трампа.
Преподобный Уильям Дж. Барбер II — известный пастор, борец за гражданские права и профессор теологии из Северной Каролины — на прошлой неделе полностью поддержал протестный путь, когда был арестован в ротонде Капитолия за молитву против республиканских сокращений бюджета.
В интервью POLITICO Magazine Барбер отверг утверждение, будто движение сопротивления умерло. По его мнению, это часть более широкой традиции борьбы за бедных и угнетённых, восходящей к аболиционистскому движению против рабства. Это движение переживало поражения — достаточно вспомнить отчаяние Фредерика Дугласа — но с каждым месяцем, годом, десятилетием оно только растёт.
«Движения и сопротивление строятся друг на друге, — говорит Барбер, основатель Центра публичной теологии и политики в Йельской богословской школе. — Их нельзя противопоставлять друг другу».
Барбер также прокомментировал мнение некоторых представителей афроамериканского сообщества о том, что сейчас не время для участия в протестах, и что лучше отстраниться. Он не осуждает чей-либо выбор, но подчёркивает: успех любого сопротивления возможен только как результат «объединённого движения» — многорасовой, межконфессиональной, народной коалиции.
Барбер, возглавляющий также организацию Repairers of the Breach, сообщил, что молитвенные собрания в рамках движения Moral Mondays продолжатся в ротонде Капитолия — даже если он сам не сможет быть там лично, как случилось на этой неделе.
«Движение будет там, — говорит Барбер. — И я тоже вернусь».
Интервью отредактировано для краткости и ясности.
Во времена первого президентства Трампа движение #Resistance было очень заметным. Мы видели Женский марш, протесты Black Lives Matter…
— Не забудьте и кампанию Poor People’s Campaign — национальный призыв к моральному возрождению. Тогда на улицы вышло 400 000 человек.
— Я помню. Но сейчас многие, в том числе в СМИ, говорят, что сопротивление мертво, что у левых не осталось сил. Как вы видите различие между движением тогда и сейчас — в эпоху Трампа 2.0?
— Думаю, это неправильный анализ. Нельзя судить каждый год и каждую эпоху по текущему моменту. Это не способ осмысления истории. За 40 лет до Сельмы уже было сопротивление, задолго до Мартина Лютера Кинга и Джона Льюиса. В Монтгомери было движение до того, как Роза Паркс села в автобусе. Движения наращиваются друг на друге. Их нельзя противопоставлять.
Я говорю людям: главное, на чём стоит сосредоточиться, — это то, что сказал Фредерик Дуглас после дела Дреда Скотта. Тогда аболиционисты в отчаянии говорили: «Всё кончено. Суд против нас, полиция против нас, академическая среда против нас, Конгресс против нас…» Дуглас впал в депрессию. [Но позже он выступил с речью], где назвал это решение чудовищным. И в то же время он сказал: «Мы должны принять это решение с радостью духа», потому что история полна примеров того, как попытки ослабить движение аболиционистов лишь усиливали и вдохновляли нас на новые действия.
— Я вас слышу. Но всё же мы живём в другом времени. Что именно, по-вашему, изменилось в протестном движении сегодня, в 2025 году?
— [Администрация Трампа хочет] сократить бюджет на триллион долларов и демонтировать так называемое административное государство. Маск и DOGE проповедуют то, что я называю технократическим феодализмом. У нас сегодня — кризис цивилизации, кризис демократии. Они не верят, что массы должны участвовать в жизни общества. Они считают, что массы слишком глупы. Они — умные, великие, у них своя технократическая мафия, а теперь ещё и президент.
Мы запустили Moral Mondays, потому что провели анализ. Дайте нам правдивую картину происходящего, например, по этому бюджету. И когда пришли доклады, они оказались настолько ужасающими, что какая бы ни была у нас усталость — её нужно стряхнуть. Потому что речь идёт не о тысяче или ста тысячах людей. Они своей политикой нанесут вред миллионам.
Худшее, что мы можем сделать сейчас, — это отступить, — именно поэтому мы запустили инициативу Moral Mondays (Нравственные понедельники), чтобы привлечь внимание всей страны и сказать Америке: «Вы понимаете, что прямо сейчас пытаются лишить 36 миллионов человек доступа к программе Medicaid?»
— На прошлой неделе вас арестовали в ротонде Капитолия, когда вы молились против республиканских сокращений бюджета…
— Один из трёх.
— Верно, один из трёх арестованных. Полиция сообщила, что арестовала вас после неоднократных предупреждений за, цитата, «молитву вслух». Можете рассказать, чего вы хотели этим добиться?
— Мы не шли туда с целью быть арестованными. Кто бы подумал, что тебя арестуют за молитву? [Смеётся.] Но мы пришли туда с посланием: этой стране, если взглянуть на этот бюджет, нужна пастырская и пророческая забота. Мы молились. Мы разослали всем членам Конгресса наш анализ нравственных последствий этого бюджета.
Мы запросили встречу со спикером Майком Джонсоном, хотим встретиться с Хакимом Джеффрисом и привести на эти встречи ведущих религиозных лидеров, за которыми стоят миллионы верующих, чтобы бросить вызов конгрессменам, напомнив о Конституции, которую они поклялись защищать, и о разрушениях, которые они собираются совершить.
Потому что для нас молитва — это не просто личное благочестие. Молитва — это пророческий акт. Мы говорим: вы не можете в Конгрессе сначала молиться (P-R-A-Y), а затем принимать бюджет, который поедает (P-R-E-Y) самых уязвимых в этой стране.
— Объясните, что вы имеете в виду под «пророческим актом»?
— В Библии, в Иеремии 22: «Спустись в дом царя и скажи ему, что он не прав». Наша молитва — это форма скорби. Это форма признания того, насколько всё плохо. Это как сказал Папа Франциск: «Мы должны, должны, должны, должны, должны молиться». И молитва — это вызов. Это не просто «Господи, дай мне то-то». Это акт неповиновения тем, кто причиняет другим боль. Это вызов.
Это способ «дать ногам» нашей молитве. Это способ привлечь внимание нации. Именно поэтому все священнослужители надевают литургические облачения — чтобы быть заметными. Мы призваны взывать на площадях. Мы призваны напоминать каждой нации: вас будут судить не по счету на Уолл-стрит,
а по тому, как вы относитесь к бедным, к мигрантам, к больным. И по всем этим критериям этот бюджет проваливается. Он не просто неудачен — он смертоносен. Он разрушителен. Он лжив. Каждый день от бедности умирает 800 человек. Если этот бюджет примут, умрёт ещё больше. По одной из оценок, исключение 36 миллионов человек из Medicaid приведёт примерно к 56 000 ненужных смертей.
Молитва — это очень дерзновенный акт. Теолог Уолтер Уинк называл её «тряской клетки Бога» и встряхиванием систем этого мира. И вот мы здесь, в этот момент, чтобы сказать: «Мы не боимся. Мы не преклонимся».
— В прошлом месяце, на фоне нарастающих протестов против Трампа, в интернете начались споры среди политически активных темнокожих, особенно женщин, стоит ли афроамериканцам участвовать в новых протестах. Некоторые опасались усиленного полицейского контроля, как в протестах после гибели Джорджа Флойда. Были и такие, кто говорил: «Мы сделали свою часть работы. Теперь пусть выходят белые». Что вы об этом думаете?
— У меня нет мнения по этому поводу. Мой ум полностью сосредоточен на объединяющем организаторстве(fusion organizing). В каждом поколении люди вправе сами решать, что им делать. Но вот что я говорю: если они исключают 36 миллионов человек из Medicaid, то это чернокожие и латиноамериканцы, это белые и азиаты. Это жизни, которые будут разрушены. Если урежут средства на жильё — пострадают и чёрные, и белые, и коричневые, и жёлтые. Пострадают все.
Каждый должен сам выбрать свою роль. Мы не воюем друг с другом. Если кто-то говорит: «Я не хочу быть арестованным, но я буду свидетелем, я буду регистрировать избирателей или говорить об этом в проповеди» — это тоже часть движения. Мы должны научиться понимать, что движение — это марафон, а не спринт.
— Вы — один из самых известных представителей религиозных левых в США. Что вы думаете о том, как так называемое христианское правое использует власть? Некоторые сторонники MAGA даже говорят, что учение Иисуса слишком «воук», особенно когда они защищают политику Трампа. Что вы об этом думаете?
— Это одна из причин, почему мы основали Центр публичной теологии и публичной политики — чтобы бросить вызов религиозному злоупотреблению и ереси так называемого христианства… Я даже не использую фразу «христианское правое». Не могу. Ни в одном отрывке Писания не говорится, что ты — христианин правый или левый. Я не использую такие термины. Я не делю на консерваторов и либералов. В Писании нет таких категорий. Ни одной.
Величайший грех в Библии — после идолопоклонства, то есть самопоклонения — это угнетение бедных, женщин, вдов, детей, мигрантов — тех, кого называют «наименьшими из сих».
Пророки говорят, Исаия, глава 10: «Горе тем, кто издаёт несправедливые законы и лишает бедных их прав, делая женщин и детей добычей».
Иисус, начиная Своё служение, сказал: «Дух Господа на Мне, ибо Он помазал Меня благовествовать нищим».
Вы заметили, что они [MAGA] никогда не говорят, что их программа — это программа Иисуса? Никогда. Вы не услышите от них разговоров об Иисусе и «наименьших из сих». Потому что их программа — это проблема для Иисуса и проблема для Библии. Она с Ним не согласуется.
— Сегодня большинство людей получает информацию через вирусные ролики в соцсетях, а не из вечерних новостей. Как вы адаптировали свою активность к этой реальности?
— У нас есть программа под названием 14 принципов нравственного организаторства. Мы обязаны использовать все формы социальных сетей, развивать наши аккаунты везде. Мы используем видео, социальные платформы, пресс-конференции. Мы боремся в воздухе, на земле и в зале. Мы обязаны бороться с помощью обычных СМИ. Мы должны использовать печатную прессу. Мы должны ездить, собирать людей. Мы будем везде, где только сможем, чтобы донести наше послание.
Одно из целей неофашизма — действовать так быстро и яростно, чтобы люди почувствовали, будто у них нет шанса. Чтобы люди усомнились в истине или перестали её ощущать. А ещё они любят «прилеплять лица к цифрам» — и в этом, кстати, прогрессивные движения часто проигрывают: они недостаточно персонализируют трагедию.
Я никогда не проводил крупных митингов или собраний без того, чтобы в начале программы не выступали пострадавшие — чтобы у проблемы появилось лицо. У нас есть чёрный человек, белый человек, латиноамериканец — люди всех цветов стоят вместе. Мы хотим показать миру, к чему приводят эти сокращения. Одна группа может страдать сильнее, но численно это касается нас всех.
Вот почему мы используем все возможные соцсети — даже shorts, TikTok. Мы говорим молодёжи: «Твить, твить, твить, твить». Всё, что мы делаем, мы выкладываем, снимаем видео, кросс-постим. Благодаря этому наша аудитория может достигать 10–20 миллионов человек.
— Как вы будете измерять успех своего движения?
Когда вы запускаете моральное движение — как Роза Паркс, когда она просто села в автобусе — вы не знаете, станет ли это пожаром. Вы должны доказать, что не поддались на ложь, что не отдали верность тем, кто говорит: «Ничего не изменится». А ещё движение должно быть устойчивым. Мы не просто проклинаем тьму.
Мы представляем не только проблему — мы предлагаем повестку.
Успех — это когда вы видите объединение: белые из Аппалачей, Кентукки, объединяются с чёрными из Дельты, Миссисипи, с латиноамериканцами из квартала Тендерлойн в Сан-Франциско — и все между ними.
Успех — это когда даже республиканские законодатели, из-за давления на местах, говорят: «Мы не хотим бюджета, который урезает Medicaid».
Успех — это не только протест, но и заявление: «Они не сделают это в темноте». Второе — мы подготовим юридические иски. Мы не отказываемся от правовой борьбы. Третье — мы мобилизуем избирателей. Не с партийных позиций, а с принципиальных: показываем людям, что делают нынешние власти. И, знаете, успех — это научить людей, что они не обязаны всё это терпеть.
Успех — это когда люди осознают свою силу. А у бедных и низкооплачиваемых сегодня больше силы, чем когда-либо.
— Вы когда-нибудь напрямую обращались к Белому дому или имели контакт с администрацией Трампа?
Мы направляли письма и запросы. От них не было ни одного предложения встретиться. Но у нас есть открытое письмо — и к Майку Джонсону, и к Хакиму Джеффрису — с просьбой о встрече с делегацией пасторов, религиозных лидеров и пострадавших, чтобы обсудить, насколько разрушителен этот бюджет. Примет ли его Джонсон и MAGA-группа — мы не знаем. Но мы точно знаем: мы не прекратим нашу моральную критику.
Назвать это моральным движением — значит сказать: «Оно не просто стоит того, чтобы жить ради него. Ради него стоит бороться. Ради него стоит умереть».
Один человек спросил меня недавно: «Зачем ты, с хроническим артритом, выходишь на улицу? Почему бы не остаться дома, не писать статьи?» Я не люблю об этом говорить, но у меня есть угрозы смерти. И мой вопрос: а зачем ещё жить, пусть даже с небольшим остатком жизни, если не ради улучшения человечества?
— То есть вы говорите, что готовы умереть за это движение, за моральное движение?
Когда речь идёт о том, чтобы у детей было здравоохранение, у бедных — базовые условия жизни, чтобы их слышали, а не только меня —
Да, я готов.
Мы все когда-нибудь умрём. Covid научил нас: у нас есть шесть минут. Потеряешь дыхание на шесть минут — и всё. Так вот, вопрос: что ты сделаешь со своими шестью минутами, шестью часами, шестью днями, шестью неделями, шестью месяцами, шестью годами или шестьюдесятью годами? На чьей ты стороне? На стороне справедливости? Поднятия других в любви и истине? Или ты живёшь с мифом, что главное — проснуться утром и подумать, сколько людей ты можешь сегодня ранить?
— Что сегодня пугает вас больше всего? И что даёт вам надежду?
Меня пугают те, кто каждый день встаёт и имеет все причины сказать: «К чёрту всё это». Те, кто думает: «Зачем я работаю по 12 часов за $2.13 в час как официант, если CEO получает в 300 раз больше, чем средний работник?»
И при этом они всё ещё верят, что перемены возможны.
— Вы оптимист?
Я — надеющийся. Я не могу позволить себе быть оптимистом.
Оптимизм — это когда у тебя есть определённая уверенность в хорошем будущем. А надежда начинается тогда, когда человек видит несправедливость — и не может спокойно спать. Его дух возмущён. Он решает: «Я больше не могу мириться с этим» — и начинает действовать.
Вот в этот момент рождается надежда.
Поэтому я — надеющийся. А надежда — это мощная вещь. Я верю, что преображение возможно.
Придёт ли оно без слёз, пота, боли, арестов, предательства, лжи, попыток сломить дух?
Нет. Никогда. Без этого не обойдётся.
Тереза Уилтц —
заместитель главного редактора спецпроектов POLITICO Magazine.
Источник: Politico
