Уже некоторое время расхожим местом является утверждение «Россия – страна победившего постмодерна», мы предпочитаем вносить в него поправку – вульгарно или даже точнее пошло понимаемого постмодерна.
С постмодерном в целом есть серьезная проблема, так до конца и не ясно, что это такое, есть ли он нечто самое по себе, отличное от модерна[1]. Да – смерть великих нарративов[2]. Но разве разрушение геоцентризма не было смертью великого нарратива? И вместе с тем разве можем мы жить без нарративов вовсе, и не является ли одной из ключевых опасностей нынешнего режима, особенно в нынешних условиях, именно что предлагаемый им великий нарратив, пусть и не столь грандиозный как хотелось бы.
Да – деконструкция. Но разве само cogito ergo sum не является деконструкцией? И вместе с тем, так ли уж плоха деконструкция совершаемая, например, Мишелем Фуко не ради нее самой, а ради более глубокого понимания изучаемого предмета, совсем необязательно оставлять его в разобранном состоянии, все части можно вернуть на место, оставив лишь обретенное понимание.
Да – многополярность и полиистинность? Но опять же разве cogito допускает нечто иное? Разве для него не подлинно истинно только собственное существование? И кроме того, история через глаза разных ее участников, разве не даёт большей полноты?
И, наконец, разве закончилось время картины мира и началось какое-то новое невиданное? Где же падение великой империи с великой культурой, где новая религия, захватывающая миллионы, где новая Гренада с ее библиотеками, где бегство интеллектуалов из Константинополя? Да, двадцатый век перевернул многое, но дал ли он новое мышление и если да, то какое? Что теперь в центре нашего мышления?[3]
Поэтому мы считаем время картины мира все ещё длящимся. Кто-то скажет, что теперь таких картин множество, но их всегда было столько же сколько мыслящих, а в конечном итоге всегда одна – та, что лицезреет субъект, если до конца верить тезису cogito. В конечном итоге мы не находим ничего такого, что делало бы постмодерн отличным от модерна.
Однако, если мы вернёмся к нашему замечанию, а именно к вульгарно понимаемому постмодерна, то, как нам кажется, здесь действительно есть о чем поговорить. Мы видим угрозу не в постмодерне как таковом, который с нашей точки зрения и не существует, а в его пошлом восприятии, как это часто бывает с вульгарно понимаемыми явлениями. Мы прекрасно знаем, к чему приводит пошлое восприятие Канта, Вагнера, Ницше, Гегеля, Маркса, даже Иисуса Христа.
Но что же мы имеем ввиду, говоря о пошло понятном постмодерне? Если несколько упрощать, то все вышеперечисленные клише, употребляемые в отношении постмодерна, которые все же представляется необходимым прояснить и дополнить. Отметим, прежде чем переходить к этим прояснениям и дополнениям, что с нашей точки зрения во многом такой пошлый постмодерн рождается из переноса культурного, или даже более точно литературного, явления постмодернизма в пространство философское, а также из инструментализации некоторых элементов философии двадцатого века.
Итак, начнём со смерти нарративов. Вульгарный постмодерн искренне верит в то, что коль скоро все великие нарративы мертвы в них можно верить во все одновременно, избирая по необходимости подходящие элементы – вера в прогресс и популяризация астрологии и оккультизма; вера в христианские ценности и вера в гражданскую религию по языческому образцу; вера в неолиберный госкапитализм и социалистическая риторика; вера в суверенную демократию и вера в «удерживающего» (ὀ κατέχων) (2 Фес. 2:7). Варианты бесконечны, а главное – это уверенность в том, что Другой находится в таком же состоянии мультисуперпозиции.
Деконструкция ради деконструкции. Любая идея должна быть подвержена разрушению или как минимум должна быть поставлена в положение саморазрушения. Пошлый постмодерн с радостью смакует все подробности и детали, позволяющие разрушить любою хоть сколько-то сильную позицию. Что-то «выбивает» почву из-под христианской традиции, почему бы это сначала не растиражировать, а потом почему бы и не запретить, не утруждая себя опровержением или каким-то пониманием. Кто-то находит способ дезавуировать какую-то науку, почему бы не его одним из главных экспертов. Опять же есть уверенность, что Другой точно также занимается деконструкцией ради деконструкции, а не ради понимания.
Полиистинность. Это, пожалуй, любимый инструмент вульгарного постмодерна. Взятый из постмодернистской литературы приём, когда свидетели рассказывают каждый свою версию события, и все они хоть в чем-то да врут, используется пошлым постмодерном на каждом шагу. Любому заявлению противопоставляются тысячи противоречащих друг другу гипотез, причём в какой-то момент такой постмодернист начинает совершенно искренне верить, что истина затерялась сама собой и ее теперь не обнаружить. Пошлый постмодерн с большой любовью относится к разным голосам, когда они позволяют ему сохранять туман и полумрак, в которых ему комфортно. И опять же искренне уверен, что у Другого таже тактика и таже вера. Голоса свидетелей для него на самом деле неважны, ему важен создаваемый ими эффект полной неопределённости, поэтому вполне законно такую полиистинность назвать полиложностью, являющейся массированной атакой на истину, на несокрытое[4], в надежде погребсти его под развалинами.
В целом мы можем сказать, что стоящие ныне у власти занимаются эксплуатацией постмодерна в его вульгарном понимании, они инструментализируют любой дискурс будь то альтернативно правый или неомарксистский. Они стараются сделать картину максимально многополярной, но не ради того, чтобы слышны были некогда угнетенные голоса, а для того, чтобы никакой голос не был слышен вовсе. Целью их деконструкции является не понимание, а уничтожение всякого понимания. А мертвые нарративы они нарезают на части, составляя из них своего Франкенштейна, которого используют в своих интересах. Итак, вместо смерти нарративов мы видим их зомбификацию, вместо деконструкции – тотальное уничтожение, а вместо полиистиности – полиложность. Именно это и является пошлым постмодерном, с нашей точки зрения, в то время как в существовании постмодерна как чего-то категорически отличающегося от модерна мы до сих пор сомневаемся, что не отменяет некоторые достижения отдельных мыслителей, которых принято относить к постмодернистам.
Если мы применим к реальности инструментарий одного из классиков постмодерна[5], то мы увидим, что жизнь государства и всего с ним связанного наполнена симулякрами. Мы видим симулякр закона, скрывающий беззаконие. Мы видим симулякр благочестия, скрывающий аморальность. Мы видим симулякр Церкви, скрывающий неверие церковного истеблишмента независимо от деноминации.
Кроме того, как писал Ж.-П. Сартр «выбрать себя так или иначе означает одновременно утверждать ценность того, что мы выбираем, т. к. мы ни в коем случае не можем выбирать зло. То, что мы выбираем, – всегда благо»[6]. Оттого и наблюдаемое нами ныне в России явление, когда все пытаются убедить друг друга в том, что совершаемое есть благо. Ведь мы не можем быть плохими, мы не могли поддержать зло. А если и могли, то лишь по какой-то несчастной случайности и невероятной глупости, но мы ведь так умны и внимательны, а потом выбрать зло мы не могли совершенно точно. И тут же мы видим переход этого состояние в то, что в социальной психологии называется фундаментальной ошибкой атрибуции[7]. Ведь тот Другой, он-то всенепременно выбрал зло и выбрал его целенаправленно, он и сам есть воплощение зла, и делает он это не по стечению обстоятельств, а по своему свободному, но абсолютно безнравственному выбору.
Подводя некоторый итог нашим рассуждениям, мы хотели бы еще раз повторить некоторые наши утверждения. Россия, как нам это представляется, действительно стала образцовым государством, где главенствующим образом мышления стал постмодерн, но постмодерн вульгарный и опошленный, доведённый до максимального абсурда. Результатом этого стало превращение практически всего культурного пространства в покрытое густым туманом и полумраком поле, испещрённое опасными ямами и выбоинами. Все более и более скатывающаяся в тоталитаризм государственная машина подталкивает людей к выбору себя, при этом сделав этот выбор за них заранее, предложив список обязательных и непреложных ценностей и оценив ценности Другого, как противостоящие своим.
В качестве послесловия мы можем сказать уже исходя из своего опыта, что описанное выше не ограничивается рамками лишь одной страны. Так образ «удерживающего» предлагается, если не сказать навязывается многим христианским лидерам. Этот образ поддерживается не только за счёт политических жестов направленных на поддержку тех или иных групп, но и за счёт личного обаяния «удерживающего», в личном общении по словам свидетелей излучающего исключительную доброжелательность, опять же в духе симулякра скрывающей абсолютную беспринципность. С некоторым сожалением мы не можем не отметить, что ряд таких христианских лидеров с радостью воспринимают предлагаемый им образ и уже сами вполне добровольно участвуют в поддержке его дискурса. Такому способствует и указанное обаяние, и те социально-политические обстоятельства, в которых оказываются эти лидеры, вынужденные искать поддержки повсюду, а желающие владеть дискурсом этим пользуются с завидными ловкостью и проворством. Поэтому деконструкция того, что условно принято называть путинизмом, задача отнюдь не только внутренняя, но международная и потребует усилий со стороны мыслящих всего мира и отнюдь не только лишь на русском языке.
Автор: цифровой индекс: 126763
[1] Иноземцев В. Л. Постмодерн // Новая философская энциклопедия. – М.: Мысль, 2010. – Т. 3. – С. 296-297.
[2] Лиотар Ж.-Ф. Утрата легитимности // Состояние постмодерна / Пер. с фр. Н. А. Шматко. – М.: «Институт экспериментальной социологии», СПб: Издательство «Алетейя», 1998. – С. 92-101.
[3] Хайдеггер М. Время картины мира // Время и бытие: Статьи и выступления / Пер. с нем. В. В. Бибихина. – М.: Республика, 1993. – С. 41-62.
[4] Хайдеггер М. Парменид / Пер. с нем. А. П. Шурбелева. – СПб.: Издательство «Владимир Даль», 2009. – С. 34-35.
[5] Бодрийяр Ж. Симулякры и симуляции / пер. с фр. А. Качалова. – М.: Издательский дом «ПОСТУМ», 2015. – С. 5.
[6] Сартр Ж.-П. Экзистенциализм – это гуманизм // Онтология. Тексты философии: Учебное пособие для вузов / Ред.-сост. В. Кузнецов. – М.: Академический Проект; Фонд «Мир», 2012. – С. 217.
[7] Росс Л. Нисбетт Р. Человек и ситуация. Уроки социальной психологии / Пер. с англ. В. В. Румынского. – М.: Аспект Пресс, 1999. – С. 149.
