Это не политическое заявление. Оно не имеет скрытых мотивов, оно не стремится вызвать немедленную реакцию «за» или «против» той или иной стороны в войне во Вьетнаме. Напротив, это человеческое и личное заявление и страстная мольба о Тит Нат Хане, который является моим братом. Он мне больше брат, чем многие из тех, кто ближе ко мне по расе и национальности, потому что мы с ним смотрим на вещи одинаково. Он и я сожалеем о войне, которая опустошает его страну. Мы сожалеем о ней по совершенно одинаковым причинам: по человеческим причинам, по причинам здравомыслия, справедливости и любви. Мы сожалеем о ненужных разрушениях, о фантастическом и бессердечном уничтожении человеческих жизней, об изнасиловании культуры и духа измученного народа. Совершенно очевидно, что эта бойня не служит никакой видимой цели и противоречит самой цели могущественной нации, которая объявила себя «защитницей» народа, который она уничтожает.
Конечно, это заявление не может не быть призывом к миру. Но это также и призыв к моему брату Нат Ханю. Он представляет наименее «политическое» из всех движений во Вьетнаме. Он не связан напрямую с буддистами, которые пытаются использовать политические манипуляции для спасения своей страны. Он ни в коем случае не является коммунистом. Вьетконг настроен к нему глубоко враждебно. Он отказывается отождествлять себя с установленным правительством, которое ненавидит и не доверяет ему. Он представляет молодых, беззащитных, новые ряды молодежи, против которых направлены все руки, кроме рук крестьян и бедняков, с которыми они работают. Нат Хань искренне говорит от имени народа Вьетнама, если можно сказать, что во Вьетнаме еще остался «народ».
Нат Хань покинул свою страну и приехал к нам, чтобы представить картину, которую не дают нам наши газеты и журналы. Он был хорошо принят — и это говорит о тех, кто его принял. Его визит в Соединенные Штаты показал, что мы — люди, которые по-прежнему стремятся к правде, когда мы можем ее найти, и по-прежнему принимают решения в пользу человека против политической машины, когда мы получаем справедливый шанс сделать это. Но когда Нат Ханхь вернется домой, что с ним будет? Он не в фаворе у правительства, которое подавляло его труды. Вьетконг будет смотреть с неприязнью на его американские контакты. То, что он призывал к прекращению боевых действий, сделает его предателем в глазах тех, кому выгодно, чтобы война продолжалась, чтобы убивали их соотечественников, чтобы они могли вести бизнес с нашими военными. Нат Хань может вернуться к тюремному заключению, пыткам, даже к смерти. Мы не можем позволить ему вернуться в Сайгон и быть уничтоженным, пока мы сидим здесь, лелея теплое гуманитарное сияние добрых намерений и достойных чувств в отношении продолжающейся войны. Мы, кто встречал и слышал Нат Ханя, или кто читал о нем, должны также поднять наши голоса, чтобы потребовать уважения к его жизни и свободе, когда он вернется в эту страну. Более того, мы требуем этого не с точки зрения какой-либо мыслимой политической выгоды, а исключительно во имя тех ценностей свободы и человечности, во имя которых, как заявляют наши вооруженные силы, они ведут войну во Вьетнаме. Нат Хань — свободный человек, который действовал как свободный человек в интересах своих братьев, движимый духовной динамикой традиции религиозного сострадания. Он, как и многие другие, время от времени появлялся среди нас, свидетельствуя о духе дзен. Как никто другой он показал нам, что дзэн — это не эзотерический и отрицающий мир культ просветления, но что у него есть редкое и уникальное чувство ответственности в современном мире. Куда бы он ни пошел, он будет идти в силе своего духа и в уединении дзенского монаха, который видит за пределами жизни и смерти. Ради нашей собственной чести, а также ради его безопасности мы должны поднять голос и потребовать, чтобы его жизнь и личная неприкосновенность были полностью уважены, когда он вернется в свою разбитую и выпотрошенную страну, чтобы продолжить свою работу со студентами и крестьянами, надеясь на тот день, когда можно будет начать восстановление.
Я говорил, что Нат Хань — мой брат, и это правда. Мы оба монахи, и мы живем монашеской жизнью примерно одинаковое количество лет. Мы оба поэты, оба экзистенциалисты. У меня гораздо больше общего с Нат Ханем, чем со многими американцами, и я не стесняюсь говорить об этом. Жизненно важно, чтобы такие связи были признаны. Это узы новой солидарности и нового братства, которые начинают проявляться на всех пяти континентах и которые проходят через все политические, религиозные и культурные линии, чтобы объединить молодых мужчин и женщин в каждой стране в нечто более конкретное, чем идеал, и более живое, чем программа. Это единство молодых — единственная надежда мира. Во имя этого я обращаюсь к Нат Ханю. Сделайте для него все, что в ваших силах. Если я что-то значу для вас, то позвольте мне сказать так: сделайте для Нат Ханя то, что вы сделали бы для меня, будь я на его месте. Во многих отношениях я хотел бы быть на его месте.
Томас Мертон
Впервые опубликовано в журнале «Юбилей» в 1966 году, а затем перепечатано в сборнике эссе Томаса Мертона «Вера и насилие» (1968).
